Хатауэй произнес это с особым нажимом, пристально глядя в глаза Говарду. «Он на что-то намекает, — почувствовал Говард. — В его словах есть какой-то скрытый смысл, и он ждет, что я пойму какой». Но он понятия не имел, о чем речь.

— Арчер клялся, мол, заточение подстроил не он, — ответил Говард. — По-моему, не врал.

— У всех Арчер виноват, — глубокомысленно и неторопливо изрекла Катастрофа, важно кивая, будто древняя старушка.

Хатаэуй виновато пожал плечами и серьезно посмотрел на Говарда.

— Попались вы, мой друг, к нему в ловушку, вас соблазнила сладкая приманка! Когда б вы знали, сколько раз притворство ему подспорьем верным становилось! Он ловко научился лицемерить. Бывало, на упреки, обвиненья в ответ состроит честное лицо: «Ах, здесь саму невинность обижают! Взгляните, как я искренне страдаю, как оскорблен я гнусным подозреньем!» А если он высказывал обиду, то в голосе его звучали слезы. Коль с Арчером имеете вы дело, то надобно вам слушать не слова, нет, больше проку — вслушаться в молчанье. О чем коварный не заговорил? Что утаил — то во сто крат важнее. И если Арчер умолчал о том, что Эрскин и Вентурус исполняют за него всю грязную работу, то он и есть виновник, несомненно.

Хатауэй прямо-таки сверлил Говарда глазами. Но что он хочет сказать? Совершенно непонятно. Тем более он уже столько наговорил про Арчера, что есть из-за чего встревожиться.

— Разве Арчера можно остановить? — спросил Говард. — Ведь он столько всего умеет, он миллионер, и у него такая колоссальная власть…

— Да, Эрскину такое по плечу, — ответил Хатауэй. — Он с Арчером способен потягаться. Я постараюсь весточку ему скорее передать, но мой совет вам: не медлите и с Эрскином вы тоже скорее, друг мой Говард, повидайтесь, и ваш отец пусть потолкует с ним же.

Снова взгляд на песочные часы, роняющие последние песчинки. Хатауэй встал.

— Как жаль вас отпускать! Но вам пора. Не то остаритесь, вас не признают дома!

Катастрофа с достоинством и очень неторопливо сползла со стула. Говард тоже поднялся и только тут вспомнил о письме городского казначея.

— Кстати, чуть не забыл! Это ведь вы выяснили, что папа не платил налоги? — выпалил он. — Папа утром получил счет на двадцать с лишним тысяч фунтов.

Хатауэй побагровел — совсем как Арчер когда-то. Лицо у него сделалось виноватое, раздраженное и удивленное сразу.

— Поверьте слову чести, собирался я выслать счет, но не успел, и кто-то меня опередил! Ах, что нам делать? — воскликнул он.

— Папу из-за этого счета совсем пришибло, — вздохнул Говард.

Хатауэй распахнул дверь во двор и поманил их за собой. Говард последовал за ним, любуясь, как величественно колышется просторное синее одеяние Хатауэя. Да, у жизни в прошлом есть свои плюсы! Папе бы такой балахон — он бы его дома носил вместо халата.

— Решение найти непросто будет, — на ходу рассуждал Хатауэй. — Я знаю этих в Городском совете: им только предоставь малейший повод, они в колодках должника сгноят. Клянусь, измыслю скоро верный способ, чтоб долга груз на плечи не давил вам. Я полагаю, также вам угодно, чтоб тишь и мир на улице настали и я дорожных отозвал рабочих?

— Да, пожалуйста! — горячо сказал Говард.

— Считайте, что исполнено желанье, — кивнул Хатауэй.

Так они проследовали через дом к выходу. Катастрофа выступала за ними с шаткой величавостью. Дом полнился шумом и голосами. Вдалеке кто-то пел, звякала посуда. Откуда-то доносились запахи стряпни, а еще свечного воска, дыма и целый букет ароматов из сада.

— Хороший дом, славный, — похвалил Говард.

В ответ Бесс, которая вышла на порог проститься с гостями, сделала глубокий реверанс и улыбнулась гордо и довольно. Говард как мог учтиво поклонился в ответ. Катастрофа с королевским достоинством кивнула — на большее она не отважилась, чтобы не свалиться.

В саду за деревьями в сумерках прятались Анна и маленький мальчик. Только теперь Говард понял, что мальчик в саду с самого начала был всего один, но он очень быстро бегал и появлялся то тут, то там. Хатауэй вел гостей через сад на скотный двор, а Анна с мальчиком перебежками следовали за ними, высовываясь то из-за куста, то из-за дерева. Говард слышал, как они шуршат и хихикают. Но они не дразнились, просто маленький Уильям стеснялся показаться гостям.

— Ох, трудно урезонить казначея, что когти запустил в кошель ваш хищно. Куда как легче передать вам сумму, потребную для вашего отца, но только как бы это незаметно сделать? — сказал Хатауэй, когда они вышли на скотный двор.

Говард вспомнил, как ему попалась в какой-то книжке история про клад.

— А может, вы закопаете мешок золота там, где потом будет наш сад, а я завтра его выкопаю? — робко предложил он.

Хатауэй засмеялся.

— Охотно клад я, друг мой, закопал бы, но вот загвоздка: за четыре века, которые нам ждать эпохи вашей, опередят вас, клад мой обнаружат, и он чужим достанется. Нет, способ я отыщу, конечно, понадежней, а вы уж положитесь на меня.

На скотном дворе конюх в фартуке деловито чистил лошадь. Куры с наступлением вечера отправились спать на насест; Говард слышал, как они кудахчут и хлопают крыльями в курятнике. Проходя по двору, Хатауэй перебросился шуткой с конюхом — теперь он окончательно перешел на старинное наречие, так что Говард ни словечка не разобрал. Вот и дверь в музей. С этой стороны, из прошлого, она выглядела как низенькая беленая дверца в стене, вполовину ниже ворот рядом. Хатауэй отворил дверцу.

— Запомните: всегда вы гость желанный. С сестрицей или нет, я жду вас, Говард, — пригласил он. — А если вдруг напасти разразятся, к Хатауэю обратитесь смело. Все сделаю, что будет мне по силам, чтоб вам помочь. Засим, мой друг, до встречи!

И так он это сказал, что Говард понял: Хатауэй опять на что-то намекает, но вслух говорить не хочет.

— Спасибо! — ответил Говард, тоже многозначительно, хотя так и не разгадал странный намек Хатауэя.

Он все еще ломал голову над этим вопросом, когда очутился в темном закоулке возле стеклянных шкафов с мертвыми бабочками. Дверь с табличкой «Куратор» захлопнулась.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

«И зачем Хатауэю понадобилось угрожать нам и перекапывать улицу? — размышлял Говард. — Лучше бы он пришел и потолковал с папой. Папа точно принял бы его сторону! Потому что Хатауэй…» Тут Говарда царапнуло некое подозрение, и он как вкопанный остановился между витринами с бабочками. Это что же получается? Шик изо всех сил старалась привлечь их с Катастрофой на свою сторону, а Хатауэя обозвала ловким типчиком. Но что, если Хатауэй потихонечку гипнотизировал Говарда, как свое время это пыталась делать Шик? Говард мысленно прокрутил в голове визит к Хатауэю, однако ничего подозрительного ему не вспомнилось. Манеры у Хатауэя мягкие, но все равно никакой он не ловкий типчик — ведет себя так же прямолинейно и открыто, как Арчер. Вот это-то Говарда и беспокоило. Когда Арчер пришел к ним домой, Говард внимательно следил за папиным лицом и по его выражению понял: с Арчером дело нечисто. Жаль, жаль, что папа не ходил с ними в прошлое к Хатауэю! Уж он бы разобрался, что к чему. «В одиночку мне не сообразить, врет Хатауэй или нет», — с горечью понял Говард.

Он еще раз прокрутил в голове визит к Хатауэю. Хатауэй вел себя разумно, к гостям отнесся с пониманием. И не только не попытался удержать их в прошлом, наоборот, засек время, чтобы Говард с Катастрофой пробыли у него не больше часа и не рисковали. Хатауэй согласился отозвать дорожных рабочих и прекратить дурацкий ремонт улицы. В общем и целом получалось, что за весь тот час Хатауэй ничего плохого им не сделал, только вот… Об этом Говарду пока что даже думать не хотелось, но из песни слова не выкинешь: Хатауэй сказал, что он, Говард, — приемыш. Сказать-то Хатауэй сказал, но и сам удивился, когда вычитал это в своей книге с родословными. Правда, удивление тоже могло быть разыграно в порядке очередной хитрости… Ох и трудно же понять эту семейку! Поди разберись, что творится в голове и на сердце у Хатауэя, Шик или Арчера — они ведь не как обычные люди. Говард окончательно запутался, ему стало тошно и одиноко, а еще отчаянно захотелось посоветоваться с мамой или папой.