Папа скрестил руки на груди, точнее на животике (Говард уже знал, что этот непреклонный жест не сулит ничего хорошего), и задумчиво произнес, не сводя глаз с Арчера:

— Вы знаете, я бы куда охотнее доверил власть над миром Катастрофе, чем вам. А вы об этом не догадывались? Я знаю, что деньги вы предлагаете всерьез. А я так же всерьез вам отвечаю: подите прочь и оставьте меня в покое!

Арчер посмотрел на Катастрофу и снова залился краской. Каким-то чудом он переборол свой гнев и сумел сказать Говарду:

— Я не понимаю, как еще убедить вашего отца. Электричество я вам включу, банковские счета тоже разморожу. Пишущую машинку оставляю на случай, если мистер Сайкс все-таки передумает.

Потом он беспомощно пробормотал себе под нос что-то вроде: «Вот и все, больше мне сказать нечего» — и направился к выходу. Фифи, чуть не плача, склонилась над своей чашкой. Но Арчер вдруг сделал шаг, другой и вернулся в кухню, подошел к Фифи и неуклюже спросил:

— Кхм… Фифи! Вы не хотели бы, гм, прогуляться… посидеть где-нибудь, сходить выпить? У меня автомобиль на улице.

— Да! С удовольствием!

Фифи вскочила и сгоряча опрокинула кофе. Хлопнула дверь, и парочка исчезла.

Говард и Катастрофа стали подтирать кофейную лужицу на полу, и тут на пороге воздвигся Громила.

— Арчер увез Фифи, — траурно сообщил он.

— Да, зато оставил нам газ — включил обратно, — сообщил Говард.

— Я сварю Громиле кофе, — вызвалась Катастрофа, — и насыплю туда только кофе, честное слово.

Несмотря на такое неслыханное благородство со стороны Катастрофы, Громила все равно сник и безутешно скукожился на своем излюбленном стуле. Он, как обычно, вытянул ножищи, загромоздив ими всю кухню, и мрачно созерцал их. Время от времени он стенал:

— Вот так всегда: как что хорошее, так сразу Арчеру!

Папа же сидел на краешке стола, разглядывал намалеванное сердце в щербинах от ножа, и на его лице тоже читалась безутешность.

— Похоже, придется нам уехать из этого города, — заявил он. — И я не исключаю, что единственный выход — бегство пешком по канализационным трубам, поскольку все, кроме Эрскина, непременно будут ставить нам палки в колеса, и очень может быть, что в полном смысле слова.

Так они и сидели, когда вернулась мама, бледная и обессиленная, зажимая уши от пронзительных звуков волынки: ансамбль на улице громко выводил «Тихую ночь, святую ночь». Похоже, это была любимая мелодия Торкиля. Мама с порога взмолилась:

— Говард, скорее найди мои наушники, пожалуйста!

Катастрофа хвостиком побежала за Говардом, который отправился на поиски наушников.

— Что делать с Громилой? — спросила она брата.

— Сам не знаю! — сердито отмахнулся Говард. — Я что, брачное агентство? Слушай, Катастрофа, а давай попытаемся найти Хатауэя!

— Где? — озадачилась Катастрофа.

— Ну, судя по всему, он должен прятаться в каком-то недоступном месте, и вдобавок старинном.

— Вроде улочек за собором? — предположила Катастрофа. — Там запросто можно заблудиться, и они старые-престарые.

— Отлично, вот и обыщем все такие места. Погоди минутку, отнесу маме наушники — и пойдем.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Побега Говарда и Катастрофы никто не заметил: папа, мама и Громила были погружены каждый в свои горести. К этому времени регулировщик с Верхней Парковой уже ушел, а волынщики так сосредоточенно лавировали вокруг самой большой ямы, что не обратили на Говарда и Катастрофу никакого внимания. Брат и сестра благополучно пробрались между фонарей, полосатых ограждений, красных пластиковых конусов, куч вывороченного асфальта и дошли до красно-белой палатки. Люди Хатауэя складывали инструменты — на сегодня работы были окончены.

— Давай спросим их, как его найти, — предложила Катастрофа.

Говард поспешно сиганул через канаву и вежливо спросил рабочих:

— Простите, вы не скажете, где живет Хатауэй?

Рабочие удивленно посмотрели на него.

— Кто такой Хатауэй? — спросил один из них.

— Ну, который велел вам перекопать эту улицу, — объяснил Говард.

Рабочие переглянулись и покачали головой.

— Не знаем такого. Распоряжения получены из управления дорожных работ, — сказал второй рабочий.

— По-моему, они там в управлении что-то перепутали — второй раз копаем, — добавил третий. — Но никакого Хатауэя у них не числится.

— Вообще-то, фамилию я вроде где-то слыхал, — вспомнил четвертый. — Только вот где?

Говард терпеливо ждал. Терпеливо ждать он теперь был мастер — научился за эпоху Громилы. Наконец рабочий почесал подбородок и развел руками:

— Нет, не помню. Вот что, парень, давай так: я еще подумаю, может, всплывет. Как вспомню, тебе скажу — мы же завтра опять тут работаем, а ты, я вижу, все время мимо ходишь.

— Спасибо! — ответил Говард и прыгнул через канаву обратно к Катастрофе.

— Все равно давай пойдем поищем возле собора, — не сдавалась Катастрофа.

Они пошли напрямик, через Косой проезд и мимо колледжа, где строители тоже сворачивали работу на ночь. Но здесь, в отличие от Верхней Парковой, хотя бы происходило что-то осмысленное: над котлованом уже возвышался стальной каркас нового здания.

— У них получается, потому что ими не Хатауэй управляет, — подметила Катастрофа.

Миновав колледж, они опять срезали путь через двор музея, прошли вдоль собора и неожиданно очутились в Хормейстерском переулке. На полпути Катастрофа засомневалась:

— Как-то тут слишком современно, по-моему.

Говард кивнул. Ему Хормейстерский переулок тоже представлялся узким, темным, старинным. Правда, он помнил, что тут расположены модные современные магазины типа «Шмотки красоткам», но они вроде бы всегда выглядели скромно и хорошо гармонировали со старинными зданиями. Однако сейчас, к вечеру, в сумерках мигали кричащие огни вывесок, и кое-какие Говард не помнил вообще — например, полыхающую красно-белыми лампочками вывеску «Пальмовый рай». Наверно, это какой-то клуб.

— Я и не знала, что тут такое есть, — удивилась Катастрофа.

— В Епископском, где дискотека, точно есть, — ответил Говард.

Пока они шли дальше, вывески загорались одна за другой. Вот вспыхнула сине-зелеными огнями вывеска паба «Сердитый долгоносик». Говард и Катастрофа не успели дойти до конца Хормейстерского переулка, как вокруг них заплясали фонарики еще шести заведений, а когда они миновали переулок и вышли в лабиринт старинных улочек, все окрестные дома точно ожили, закишели разноцветными огоньками, которые переливались, вспыхивали, гасли, взлетали и змеились. Отовсюду гремела, выла и пульсировала музыка. «Надо же, какая у нас в городе бурная ночная жизнь, а я и не знал!» — подумал Говард. Он поднял голову: от всех бесчисленных ослепительных огней небо над крышами казалось темно-синим, словно в полночь.

— Можем пойти и повидать Торкиля. — Катастрофа ткнула пальцем в вывеску дискотеки. — Объяснишь ему насчет папы.

— Если не найдем Хатауэя, тогда навестим Торкиля, — решил Говард.

Они двинулись по Епископскому переулку к Парадной улице. Говард ожидал, что это место окажется тихим и респектабельным, все-таки тут жил сам епископ — в особняке в конце улицы, больше напоминающем дворец. Однако и Парадная улица предстала перед ними настоящей рекой вечерних огней, она мигала и вспыхивала голубым, оранжевым, желтым, лиловым, алым, сулила всевозможные развлечения. А в конце улицы вместо особняка — епископской резиденции — виднелась огромная крикливая вывеска «Клуб „Митра“. Азартные игры». Она так и полыхала красными лампочками.

— Все неправильно! — воскликнула Катастрофа. — Тут обычно так тихо и тускло…

Говард вдруг навострил уши, схватил сестру за руку и приготовился бежать в обратную сторону. Но кто-то уже выкрикнул у него за спиной: